Бабушка решила передвинуть шкаф. Три дня компостировала дедушке мозг, день они ссорились, день не разговаривали. Потом она подложила тряпочку и начала тащить его сама.
Дед встал, рявкнул: «Уйди, дура, спину надорвешь,» — позвал соседа и передвинул шкаф. Потом побежал соседу за бутылкой и распил ее с ним. На следующий день мучался с похмелья.
Бабушка не пилила дедушку, дедушка в субботу не пил. Сосед смотрел косо, спрашивал, скоро ли я домой. Впереди были 2 месяца в деревне. Больше я в естественный ход событий не вмешивался.
* * *
Жил-был в Израиле обычный, пухлый, домашний мальчик Натан, и была у него мечта — дождаться своего совершеннолетия и совершить прыжок с парашютом. Даже деньги скопил на недельные курсы.
И вот, наступил тот долгожданный, первый взрослый день. Радостный Натан прибыл в ближайший аэроклуб, но инструктор, внимательно осмотрев потенциального курсанта, поздравил его с днем рождения и сказал — как отрезал:
— Извини, но мы не возьмем тебя. Слабые мышцы ног и с реакцией плоховато. Нет. Дело ведь не шуточное, если что, то, в лучшем случае, весь переломаешься, а отвечать нам. Прости, но нет.
Но Натан не отчаялся, развернулся и поехал в другой парашютный клуб. Да вот только и во втором, и в третьем, как на зло, повторилось то же самое, слово в слово.
Спустя неделю, когда парень объехал все известные ему аэроклубы, он сдался. Почти сдался. Поняв, что самостоятельный прыжок ему никак не светит, решил хоть в тандеме с инструктором прыгнуть, но и тут его ждал «облом». Натан опять начал оббивать пороги аэроклубов, но повсюду его ставили на весы, грустно крутили головой, разводили руками и говорили: «103 — это чуток многовато. Для тандема предельный вес 90. Извини, но снова — нет».
Мечта медленно, но верно разбивалась вдребезги.
Когда совсем поникший Натан покинул последний аэроклуб, его неожиданно, уже на улице, догнал инструктор и сказал:
— Парень, ну, ты уж так-то не расстраивайся, жизнь на этом не заканчивается. Кстати, ты возле Хайфы повсюду был? Там много парашютных мест.
— Конечно был, везде одно и тоже: или реакция заторможенная, или вес для тандема большой. Подумаешь, сто три, моя знакомая сто двадцать весит и то прыгнула с инструктором. И что реакция? Машину-то я вожу, реакции хватает. Ладно, до свидания…
— Погоди, погоди, а в Беэр-Шеве ты был?
— Конечно был.
— Ого, и там ты был… Ну, ладно, была — не была, раз такое дело, я помогу тебе, только пообещай, что этот разговор останется между нами. Вот тебе адрес одного клуба, там спокойно пройдешь пятидневные курсы и прекрасно прыгнешь один. Клуб, правда, маленький совсем и очень далеко на севере, зато, скорее всего, о нем не знает твоя мама…
* * *
В шестом классе меня подрядили на общественно-полезные работы. Я занималась русским с Юлькой Тумановой. В переводе с языка школьных эвфемизмов это означало, что я пишу за Юльку сочинения и пытаюсь вдолбить ей правила, которых не знаю сама. Дважды в неделю я переступала порог тумановской квартиры и оказывалась среди клонированных берёзовых стволов, ровных, как единицы в тумановской тетради. Родители Юльки очень любили фотообои. И дважды в неделю меня встречала бабушка Тома Ивановна.
Она была ненастоящая бабушка, а чья-то дальняя родственница. Очень толстая, с покатыми, как на портрете Гончаровой, плечами, производившая впечатление тяжеловесной бесшумности. Парадоксальное сочетание, но я не знаю, как объяснить это иначе. Когда Тома Ивановна появлялась в прихожей, казалось, тебе навстречу выплыл приветливый холм. Холм брал меня за руку и вел на кухню.
В семье Тумановых у Томы Ивановны было лишь одно занятие: она готовила. Господи, как она готовила!
На её котлетах хотелось жениться. Борщ было стыдно есть: он во всём, абсолютно во всём, превосходил тебя. Блинчики с грибами могли довести чувствительного человека до депрессии: он понимал, что самое яркое событие в его жизни произошло и ничего прекраснее уже не случится.
Тома Ивановна двигалась по своей кухне как музыкант Дэнни Будман по пароходу «Вирджиния»: с легкостью, доступной лишь тому, кто родился и вырос в этих стенах. Однажды мне довелось увидеть, как она печёт яблочный пирог. Печёт? О, нет. Идея совершенного пирога, задуманного где-то в высших сферах, на моих глазах обретала материальное воплощение, а проводником этой идеи выступала Тома Ивановна. Она дирижировала всей кухней, от холодильника до штор, а вокруг нее закручивался безумный вихрь из ароматов, отрывистой перебранки венчика и кастрюли, драконьего жара духовки, блеска сахарных кристаллов… Оркестр не фальшивил ни в единой ноте. Я сидела на табуретке, поджав ноги, и меня омывало волнами увертюры яблочного пирога.
Всё-таки мироздание в проявлениях своего чувства юмора иногда заходит далеко. В семье Тумановых презирали еду. Юлька перебивала аппетит чипсами и маковой соломкой. Ее отец вполне мог довольствоваться покупными пельменями. Мать, садясь за стол, не раз повторяла с очевидным неудовольствием: «Опять на унитаз работаем!» — фраза, смысл который оставался для меня полнейшей загадкой.
Не знаю, что думала об этом Тома Ивановна и думала ли вообще. В детстве я могла бы спесиво назвать ее глупой, если бы уже тогда не ощущала, что категория интеллекта попросту не имеет к Томе отношения. Никто не пытается определить, умна ли плодоносящая яблоня. И какой айкью у холма, на котором она растет.
И вдруг Тома ослепла. Свет ей выключили сразу и навсегда. Никаких подробностей я, конечно, не помню, да и вряд ли они были мне известны. Просто раньше, когда я приходила в гости, на лице Томы сперва появлялось выражение радости, а затем глубокой сосредоточенности: она размышляла, чем меня накормить. А теперь всё стало наоборот. Сначала Тома напряженно сводила брови и наклоняла голову — пыталась по шагам узнать, кто пришел. А затем уже её лицо озарялось улыбкой.
Она упорно выходила встречать гостей в прихожую, и было мучительно видеть, как эта отяжелевшая, громоздкая, до нелепого огромная туша ползёт тебе навстречу по коридору с берёзками: крейсер, застрявший в узком русле реки.
Ее волшебный дар бесшумности исчез. Тома Ивановна задевала полки. Ударялась о шкафы. Роняла стулья. Она была похожа на неуверенный ураган, который несется на тебя, словно в замедленной съёмке… До тех пор, пока не возвращалась на кухню.
Видя, как она готовит, я начинала подозревать, что Тома Ивановна всех нас дурачит. Ножи. Кастрюли. Ложки. Венчик. Дуршлаг. В кухне не находилось предмета, который не подчинялся бы Томиной воле. Она доставала из шкафов банки со специями, не задумываясь ни на секунду. Отмеряла стеклянным стаканом муку, и, если нужно было взять две трети, отсыпала ровно две трети. Точность и быстрота, с которой она разбивала яйца, резала овощи — точно строчила швейная машинка, обжаривала мясо или замешивала тесто, ошеломляли. Я и раньше понимала, что Тома творит нечто необыкновенное, но теперь ее возможности обрели явственный оттенок чуда.
Лишь холодильник поначалу вызывал у нее небольшие затруднения, но и с ним они быстро договорились, что и на какой полке он будет хранить. Задержку в коммуникациях я списываю на то, что он был очень молод и, возможно, туповат.
Это, наверное, был первый в моей жизни случай, когда я увидела, как сначала человек создаёт свой мир, а потом мир хранит своего человека. И бережёт его в несчастье, и длит его добедственное существование.
Что осталось от плюшек? От драников и борщей? Ничего. Работа на унитаз, как говорила Юлькина мама, любящая фотообои с берёзками.
Ради чего Тома дирижировала своим оркестром? Ради идеального манника и лучшего в мире бульона? Близким было глубоко плевать на то, что она делает. Но мне хочется думать, что рано или поздно эхо каждой песни, пропетой с любовью, возвращается, и мелодия снова звучит вокруг замолчавшего певца.
В начале мая мы с Юлькой провели последнее занятие: она уезжала куда-то на юг, к родне матери. На прощанье Тома Ивановна вручила мне пакет «жаворонков» — мягких тестяных птичек с глазками из изюма. Я бездумно съела их один за другим. И только на последнем споткнулась, представив, как незрячая Тома выкладывает каждой заготовке глаза. Впрочем, потом всё равно его съела. Он был такой вкусный, что хотелось петь…
* * *
Возвращаемся с друзьями с рыбалки поздно вечером, дорогу выбрали малооживлённую, но она короче километров на 15. Примерно в середине пути прокол заднего колеса приключился. Запаска у нас была, а вот ключа не было.
Стоим кукуем, пытаемся остановить хоть кого-то, попросить ключ на пару минуток. Но дорога настолько неживая, проезжает одна машина раз в 15-20 минут. Голосуем, но все проносятся без остановок. Понять их можно: стоят 5 мужиков, ночью, в такой глуши. Но нам-то обидно, к тому же и проблема пустяковая.
И тут, спустя часа три ожидания, притормаживает «копейка», через окно выглядывает мужик и говорит:
— Парни, судя по спущенному колесу, вам нужен насос, запаска, домкрат или ключ. У меня ничего из этого с собой, к сожалению, нет!
— А зачем остановился тогда?
— А чтобы вы не подумали, что я очередной гандон, который проехал мимо!
* * *
Читаю новости о том, что правительство РФ планирует новые займы за рубежом. При этом ниже строчкой новость о том, что РФ в этом месяце значительно увеличила свои вложения в ценные бумаги США. Госэкономисты РФ берут в долг под 4,75% годовых, и в то же время покупают госбумаги США с доходностью 1,5%. Не нужно быть великим математиком, чтобы посчитать прямой убыток России — 3.25%. Случившийся диссонанс навеял воспоминания…
Все, наверное, смотрели фильм «Республика ШКИД», где «ростовщик Слаёнов» загонял детдомовцев в долговую кабалу.
После очередного показа этого шедевра, в нашем дворе проклюнулся индивид, решивший провернуть такую же аферу. Поскольку его дядя работал за границей, то во владении «бизнесмена» были несметные богатства в виде ярких красивых импортных машинок. Чем он и пользовался, сдавая игрушки страждущим в аренду на час или два за «эскимо». До сих пор не понимаю: как в него столько влезало?
Деньги на мороженное были не у всех, в первую очередь их не было у малышни. Таким образом, очень скоро у новоявленного капиталиста появилась свита рабов-карапузов, выполнявших любые его прихоти. Они так и ходили толпой вокруг него, в надежде получить бесплатную возможность поиграть с чудо-машинками.
Недовольство среди дворовых пацанов зрело, но машинки были действительно прекрасны, и мысль, что побитый «бизнесмен» перестанет их выносить, откладывала революцию.
Но рука провидения карает неотвратимо — всё произошло само собой.
Однажды, забежав домой попить воды, я встретил на лестнице мать этого «ростовщика». Тетя Лена попросила меня передать её сыну три рубля и просьбу срочно сходить в магазин — купить три килограмма сахара-песка, которого ей не хватило для варенья.
План созрел моментально. Выйдя на улицу, я подошел к хозяину машинок и спросил о цене аренды всех машин на неделю.
— Десять рублей! — выпалил он.
— Ну, десяти у меня нет… — с сожалением протянул я и достал из кармана 3-х рублевую купюру.
Эффект демонстрируемой наличности превзошел все ожидания.
Сторговались при всех на три рубля за три дня аренды. После чего, скрепив договор рукопожатием, я взял машинки и раздал малышам. Детвора перестала канючить и немедленно убежала играть. Сам же я сел на качели рядом с «ростовщиком» и, зевнув, нарочито громко выдал:
— Да, кстати, там твоя мать просила тебе передать, что тебе надо сходить в магазин за сахаром для варенья.
На этом я счел свою миссию выполненной.
Все, что мне теперь оставалось, — это лишь наблюдать за происходящим в ожидании развязки.
И она случилась. Через полчаса из подъезда выбежала разъяренная тетя Лена и с криком: «Где сахар?! Я тебя уже ждать устала!» — всыпала своему ненаглядному по первое число. «Ростовщик» в непонятках пытался свинтить, но вырваться из цепких рук матери было непросто.
По окончании рукоприкладства, видя непонимание сына, тетя Лена строго спросила меня:
— Ты сказал ему идти в магазин за сахаром?
— Сказал.
— Деньги передал?
— Передал.
Дворовые пацаны засвидетельствовали мои показания.
Медленно, но верно до «ростовщика» начало доходить произошедшее. Я же с улыбкой наблюдал вытянувшееся лицо мироеда, которое определенно свидетельствовало о том, как рушились его фантазии и улетучивалась эйфория от «сделки века».
* * *
Мой дедушка, яростно верующий узбек-мусульманин, влюбился в мою бабушку, не менее яростную православную христианку, русскую. Предложение делал в стиле: «Откажешь, себя зарежу». Бабушка его «пожалела», несмотря на протест своих родных. Его родные предложили вывести ее в старый город (глиняные джунгли) в Ташкенте и «потерять». Он взял бабушку за руку и молча от них ушел. Семеро детей, до смерти вместе.
Любили спорить: чей бог божественнее? Но у бабушки был моральный перевес: дедушка обожал сало и ел его втихую в погребе, за коим занятием бабушка очень любила его заставать.
— И что твой Бог? — спрашивала она ехидно.
— Бог един! — отвечал дед, быстро дожевывая.
А у нас, мелких поганцев-внуков, было свое развлечение: сдать дедушке место, где бабушка спрятала сало, а затем сдать дедушку бабушке.
* * *
В магазине детских товаров молодой мужчина ходит с растерянным видом мимо полок с различными молочными смесями. На руках младенец месяцев четырёх от роду.
Папочка тихо бормочет:
— Да что ж такое, мама твоя трубу не берёт, ты банку не узнаёшь… Что ж ты ешь-то?
* * *
Жил у одной хозяйки кот. Обычный серенький Барсик (или, допустим, Мурзик). В меру умный, в меру наглый, в меру прожорливый. Был у него один недостаток: ну очень не любил он пользоваться своим лоточком. Норовил нагадить где-нибудь в неприспособленных для этой цели местах. Уж и стыдили его, и ругали — бесполезно. И вот, когда он в очередной раз был пойман на месте преступления, хозяйка взяла его за шиворот, проникновенно посмотрела ему в глаза и тихо-тихо сказала:
— Как ты мне надоел… Все, еще раз так сделаешь — вышвырну тебя на помойку, а вместо тебя возьму маленького рыжего котенка!
А котик этот был совершенно домашний, и его, естественно, очень интересовал мир за пределами квартиры. То есть, он всегда пытался улизнуть в приоткрытую входную дверь, и его приходилось отлавливать по подъезду. И случилось так, что именно в этот вечер хозяйке принесли телеграмму. Котик, разумеется, тут же воспользовался моментом и шмыгнул в дверь. Хозяйка с тяжелым вздохом начала одевать сапоги, чтобы идти отлавливать своего котяру на грязной лестнице, но тут произошло нечто…
Кот пулей влетел обратно в квартиру, грохнулся на свой лоток и начал на нем тужиться, надрывно мявкая и всем своим видом показывая, какой он, дескать, хороший и правильный кот. Заинтригованной хозяйке стало любопытно, что же такое произошло на лестнице. Она вышла за дверь и посмотрела направо — никого. Посмотрела налево — никого. Посмотрела прямо. И увидела, что на батарее, греясь, лежит… кто? Правильно. Маленький рыжий котенок!
P. S. После этого случая хозяйкин кот ходил исключительно на свой лоточек. А в книжках пишут, дескать, животные не понимают слов, ориентируются только на хозяйскую интонацию… Вранье! Все они понимают!
* * *
Еду с работы в троллейбусе. Несколько молодых людей стоят у двери и беседуют. Один рассказывает:
— У меня прадед был вообще удивительный. Он воевал ещё в Гражданскую. Там надо было воевать за красных или за белых. Ему надо было выбрать, к кому идти: к красным или к белым. Если к белым придешь, то тебе выдадут сапоги, но шинелей нет. А если к красным — то шинель получишь, а вот с сапогами у них напряжёнка. И тогда дед взял и записался сначала к красным, а потом к белым. Получил и сапоги, и шинель. А потом взял сапоги, отнёс красным и на две шинели их обменял. А шинель наоборот к белым отнёс и на две пары сапог поменял…
Я потрясена историей, товарищи рассказчика, видимо, тоже. Один спрашивает:
— Слушай, а за кого он потом всё-таки воевал — за красных или за белых?
— А он вообще не воевал, он часы чинил…
* * *
Матвей Грин еще в предвоенной Москве был известен, уважаем и любим. Журналист, фельетонист, писавший для всех мастеров эстрады, от Аркадия Райкина до сегодняшних молодых, он просидел в сталинских лагерях четырнадцать лет своей жизни. Спасли Грина от верной смерти, по его словам, две вещи: работа в лагерном театре и природные, ничем неистребимые оптимизм и чувство юмора.
Однажды «театр за колючей проволокой», которым руководил Грин, пригнали выступать в очередную зону и на ночь разместили в женском бараке.
Страшно хотелось есть, и Грин попросил коменданта барака отвести его к титану, чтоб хоть кипятку попить. Та не отказала, повела его к нагревателю, у которого всю ночь дежурили две женщины. Дали они Грину кипяточку, и он отправился обратно на нары.
По дороге комендантша, тоже из зеков, оглянулась и прошептала Грину:
— Зря вы ушли, не поговорив с этими тетками. Вам, как писателю, очень бы интересно было…
— А что за тетки такие? — спросил Грин.
— Да уж такие… Одна — жена Буденного, другая — жена Колчака…
* * *
Наш водитель рассказал такую историю. Служил он еще в советское время в армии, в Молдавии. Воинская часть располагалась возле большого села, так что в увольнение ходить было довольно скучно. Но не в этом суть дела. Далее — от его лица.
Идем мы с другом утром по селу, в магазин сходить решили. Тут подходят к нам два мужика (с похмелья болеют, сразу видно) и просят:
— Солдатики, купите нам вина! Нам тут местные уже не продают, а вам продадут. Вот вам банка трехлитровая и деньги, — и три рубля суют. — Вон, — говорят, — в том доме купить можно!
Ну, мы с другом во двор заходим.
— Хозяин, — говорим, — вина нам не продашь?
И банку с деньгами показываем.
Мужик жене что-то сказал, выносит она вина кувшин и три кружки здоровых. Мужик этот банку велел спрятать, нам вина в кружки налил, сам с нами выпил и денег не взял.
Выходим мы с пустой банкой.
— Не продали тут! — говорим.
— Ну, тогда в этот дом зайдите! Там можно купить, — трясутся мужики с бодуна.
Заходим во второй дом. Там женщина лет сорока стирает во дворе. Увидела нас с банкой, расплакалась:
— Ой, мальчики, мой сынок тоже в армии, да что же вы стоите, давайте за стол!
Накормила нас, вином напоила бесплатно. Выходим оттуда. Морды красные уже у обоих.
— Не продают тут вина! — говорим.
Мужики аж в лице переменились.
— Вы ж пьяные! — кричат. — Мы видим!
— Ну так, наливать — наливают, а продавать — не продают!
Отдали им банку и три рубля и пошли дальше…
Вот такая история.
* * *
Что делать, если с обеих сторон дороги страшные силуэты? Прятаться!
Однажды шла вечером по парку. Оглянулась, вижу, мужик какой-то идёт и руки как-то странно полуразвёл. Я стреманулась, прибавила ходу и сиганула в сугроб.
Сижу в сугробе, мимо идёт мужик, в каждой руке по две бутыли воды (там в парке «святой» источник), и разговаривает с кем-то через гарнитуру, похоже с женой:
— Вроде кто-то шёл впереди и вдруг куда-то пропал. Спрятался, наверно. Если, что… Я уже забор прошёл. Если через 20 минут домой не приду…
Мужик, прости, не хотела тебя пугать.
* * *
Не знаю почему, но иногда казалось бы обычные люди на гражданке, попав в армию, оказываются в центре невероятных событий. По этому поводу вспоминаю (до сих пор с дрожью в организме) одного бойца, с кем свела судьба.
Первая наша встреча состоялась, когда я — молодой тогда ещё и неопытный офицер — принял свою первую роту. Рота была на занятиях, но из дальнего угла казармы раздавался какой-то потусторонний вой. Прислушавшись, понял, что это была песня, со словами: «Я летучая мышь, я ужас спецназа».
Из любопытства пошел на звуки, чтобы увидеть этот «ужас спецназа». Ожидания меня не обманули, это был действительно ужас. Что-то тощее, сгорбленное, тонкие ножки воткнуты в безразмерные сапоги, трусы и майка-тельник были изрешечены вражеским огнём, подумалось, что хозяин воровал яблоки в колхозном саду, и дед-сторож ни разу не промахнулся.
Я тогда был ещё наивным, поэтому попросил старшину переодеть бойца в подобающую одежду. Старшина сначала не понял, сказав: «Какое хорошее, это же Нежутин?» Но, махнув рукой, не стал дальше спорить и выдал солдату целые трусы и майку.
Одев всё это, боец гордо прошёл по центральному проходу, присел, и тут же раздался звук рвущейся материи. С ужасом в глазах он вскочил, и опять повторился звук рвущейся материи. Это чудо, когда садилось, новыми трусами зацепило ЕДИНСТВЕННЫЙ во всей казарме торчащий из стенки гвоздь, а когда вскочило, этим же гвоздём разодрало майку. Я не буду описывать вселенскую скорбь в глазах старшины, который, как оказалось, специально решил посмотреть, сколько на этом чуде пробудет целой одежда.
Дальше было только хуже. Воспитанный на идеях марксизма-ленинизма, отрицавшего волшебство даже в русских народных сказках, я постоянно оказывался в идиотских ситуациях, объяснения которым могли дать только опытные учёные в области паранормальных явлений.
Меня отговаривали брать его на прыжки, но я упёрся, и вот, после прыжка, придя на место сбора, увидел толпу людей с интересом глядящих вверх. Предчувствуя нехорошее, тоже поднял голову. А там Нежутин. Он ухитрился попасть в восходящий поток воздуха и как одуванчик кружился на одном пятачке, не поднимаясь и не опускаясь. Среди способов, как ему помочь, уже охрипший вдпэшник предложил добрым голосом: «Может стрельнуть? Винни-Пуху помогло же…»
Показательные учения. Из Москвы приехало, как у нас их называли, очередное П..дрило Лампасное, и ему нужно было продемонстрировать героическую атаку советских солдат на вражескую оборону.
Зрелище действительно впечатляющее. В атаку, как по ниточке, идут БТР, кругом море пиротехники, и вот апофеоз: у БТРа открываются десантные люки, и, как в кино, из него выскакивают воины-освободители, три в одну сторону, три в другую. Должно было бы так быть, потому что Нежутин вышел из БТРа рыбкой. Кто был в степи, тот знает, что степь — это ровное место, камней там просто так не найти. Но для нашего чуда нашёлся единственный на километры кругом валун, в который он и попал головой, получив двойной перелом челюсти. Две недели писали объяснительные, что никто его не бил, так как он сам.
На итоговых стрельбах, я уже опытный, и к оружию его не подпускал. Рота отстрелялась на отлично, и тут, словно мелкий бес, подходит ко мне Нежутин и начинает меня укорять, что я ему за всю службу не дал ни разу выстрелить боевым патроном. Что это было — не знаю, помрачение какое-то нашло, сунул я руку в карман, не глядя вытащил патрон, дал сержанту, сказав, чтобы он сам зарядил автомат и находился рядом с генератором несчастий в момент выстрела. Сержант с ужасом на лице выполнил приказ, со страхом дождался выстрела и облегчённо вздохнул. Но не тут-то было! По чертовскому наваждению, патрон оказался трассером, и в месте, куда попала пуля (в мишень же он естественно не попал), начало расползаться чёрное пятно. Наш полтергейст поджёг степь, а осенью в степи трава превращается в пыль, которая горит, как порох. И рота, вместо возвращения в казарму, 2 часа в полном составе тушила степь, очень дружелюбно почему-то поглядывая в мою сторону.
И вот наступил волшебный день — Дембель. Нежутину первому я собственноручно вручил военник и лично проводил его до ворот, чтобы, не дай бог, не вернулся, гад, обратно.
Подхожу к казарме, а там стоит молодое пополнение, и старшина, указывая пальцем на одного новобранца, с ужасом говорит: «Не знаю, как его фамилия, но это опять Нежутин!»
И предчувствия его не обманули…
* * *
Блин, надо было с мужем поругаться, не вышло. Сама виновата, что особенно обидно. Он мне такой:
— Задолбала меня твоя идиотская женская логика!
А я:
— Иди в пень! Нет у меня никакой логики!
С тем и заржали…
* * *
Решили вчера с мужем ночью искупаться на Силикатных озерах. Романтика!
В сотне метров от нас еще одна пара плещется. Слышим: хохочут, брызгаются. Ну, мы тоже не отстаем, плаваем, весело визжим, как полагается.
И вдруг женщина, та, что с мужиком в ста метрах от нас, то ли нырнула, то ли отплыла подальше, вобщем, он ее потерял из виду.
Слышим, как он орет перепуганным голосом:
— Лена! Ленааааа!!! Лена, коровий черенок! Где ты, сучий потрох?! Ленааааааа!!! Где ты, сука, шерстяное коромысло?! Куда ты делась, баранья жопа?!! Ленаааа!!! Куда ты упи..дошила, выкидыш пиявки?!!
— Что ты орёшь? — весело выныривает Лена в 50-ти метрах и плывет навстречу к своему Ромео.
— Ты что, ох…ела?! Ты где была, сиська журавля?! Где ты плаваешь, ё…аный карась?! Ты напугала меня, вагина опарыша, знаешь как?! Я думал, ты утонула!!!
— Ты почему на меня орешь?! — Елена включила командный голос.
— Да потому, Лена, еб..ни меня калиткой, что Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ!!!
* * *
На одной из улиц, по которой я ежедневно кручу педали на работу, есть дом с кошками. Они живут в подвале, выбираются на тротуар через вентиляционную дырку — там стоит пластиковая миска, кто-то их кормит. Сегодня еду — навстречу бежит котенок. Подросток — лапы длинные, ломкие, весь несуразный, как портовый кран, ухо покусано. Шпана, в общем. Бежит непосредственно ко мне и бодро так:
— Мя! Мя!
Слов не разобрать, но по интонации совершенно отчетливо читается:
— Дядь, а, дядь! А пойдем со мной.
— Привет. Тебе чего? — спрашиваю.
— Пошли, сейчас покажу.
Разворачивается, бежит впереди меня, показывает дорогу, иногда оглядывается:
— Давай, давай, тут недалеко.
Возле своей квадратной норы останавливается и лапой показывает вверх:
— Вот, смотри. Достань мне, а?
Гляжу, а на кирпичном выступе стены в метре от асфальта лежит килька. Одна. Кто-то, похоже, из окна сверху бросил горсть — остальное уже съедено, а эта вот не долетела, застряла.
— Не вопрос, — говорю. — Держи.
Снимаю кильку, бросаю в миску. Шпаненок тут же начинает есть. Протягиваю руку, чтобы погладить, он отстраняется:
— Не, руками не надо. Не люблю.
— Ну, бывай тогда.
Сажусь на велик, трогаюсь, и уже за спиной слышу короткое:
— Мя!
— Не за что.
* * *
Мой сын оказался среди ленивых халявщиков, и седой тренер, Валерий Евгеньевич, раздал им скакалки и заставил прыгать 758000 раз или что-то около того. Боксерский зал наполнился гулкими звуками ткацкой фабрики, обиженные, краснощекие бойцы потели, но прыгали.
Довольный тренер подсел ко мне на лавочку:
— Любят сачковать, пускай полюбят и прыгать. Они думают — если я отвернулся, то можно и не вкладываться в удары, бьют по мешку еле-еле, как безрукие беременные старухи. А ведь я и спиной слышу — кто как ударил и даже какой рукой.
Когда я был таким же, как эти, даже еще мельче, то тоже любил похалявить. Зачем мне все эти нудные упражнения, если я и так был самым быстрым и самым сильным в зале? Даже голову никогда не прикрывал, успевал нанести противнику контрудар, как только тот отрывал руку от «бороды». Мне легко все давалось, и через полгода я уже гонял всю мою весовую категорию, даже тех, кто по четыре года отзанимался.
Мой первый тренер, Виктор Семенович, отцу так и говорил: «Ваш мальчик от природы очень одаренный, но любит увильнуть от рутины, и если поборет свою лень, то наверняка добьется в спорте всего, чего захочет, а если не поборет, то я его сам выгоню». Кстати, только благодаря тренеру я и стал потом мастером спорта международного класса. Но тогда мне всё было пофиг, я и так чувствовал себя Мухаммедом Али.
И вот однажды к нам в зал пришла мамаша, привела ребенка. Обычный такой рыжий мальчик, конопатый, с большой головой. Тренер посмотрел на него, заставил пару раз ударить по мешку, подтянуться на турнике, еще что-то сделать, и взял.
Прошла неделя. Рыжий с нами бегает, прыгает, старается, а тут спарринги начались. Тренер поставил нас с ним в пару и сказал мне:
— Валера, ты ж смотри не убей его, делай скидку, ты все же целых полгода занимаешься, а он только неделю.
Начали мы боксировать. И этот рыжий вдруг — «дах», «дах», я даже не понял сперва, что это было. А уже звезды в глазах.
Собрался я, сконцентрировался. Какая там нахрен «скидка».
Весь зал притих, смотрит.
Улучил я момент и зарядил свою «коронку» — левый боковой в «бороду». Так этот рыжий даже уклоняться не стал — просто выбросил мне навстречу прямой в голову. Это был мой первый в жизни нокдаун.
Я, конечно, вставал и снова бросался в бой, но, после третьего моего падения, тренер нас остановил.
В тот момент с меня и «слетела корона». Как же так? Без году неделя занимается и размотал меня, как маленького. Я понял, что никакой я не герой и не особенный, и что нужно пахать, пахать и пахать. Стал впахивать больше всех.
А рыжий с родителями переехал в другой район, и больше я его никогда в жизни не видел.
Прошло года два, я был уже разрядником, показывал неплохие результаты, и вот однажды тренер отвел меня в сторонку и говорит:
— Валера, нужна твоя помощь. Ты ведь любишь фильмы про шпионов?
— Ну да, а что?
— Тогда тебе шпионское задание: тут, недалеко отсюда, пару остановок на метро, есть боксерская секция, их тренирует мой старый друг, так вот у него появился хороший новичок, талантливый и перспективный, только ленивый очень. Так что ты запишись туда и походи немного. Тренер тебе все расскажет. Дел всего на неделю, максимум на две. Нужно этому малому слегка «звездочку сбить». Ты ведь помнишь того рыжего клоуна, который тебя когда-то обработал?
— Конечно, помню.
— Ну, вот. Я, кстати, его для тебя там и одалживал, а долг, как говорится… Теперь пришла твоя очередь побыть «рыжим клоуном»…
